Тысячи исследователей на протяжении десятков лет изучают сон человека, но он по-прежнему хранит много тайн. Историки показывают, что наше отношение ко сну и сам сон в прошлом не были такими, как сегодня. Вы узнаете нечто весьма интересное, и, в следующий раз, когда вы проснётесь посреди ночи, вы будете чувствовать, как меняется ваша жизнь.

В недавнем интервью, Гарретт Салливан, профессор английской литературы Пенсильванского государственного университета, рассказывал о том, как в Шекспировские времена люди относились ко сну. В те времена сон оценивался чаще не с физиологической точки зрения, а с этической, причём довольно негативно. Сон противопоставлялся бдительности, насторожённости и готовности к действиям. Такое отношение восходит ещё к древнеримскому врачу Галену, показавшему, как четыре элемента (хумора), определяют характер человека. Сон, согласно этому представлению, вызывался флегмой, поднимающейся из желудка в голову. Флегматичный человек также оценивался этически негативно – он ближе к животным: ему лишь бы поспать да поесть, прям как собаке.

Сон лишает разума, сознания, и способности управлять своими желаниями. Подремать – значит проявить слабость. В Гамлете, короля, задремавшего после обеда, отравляет его брат, залив в ухо яд. Никто не спорит, кто злодей в этом акте, но король сам поступил опрометчиво, с точки зрения средневековой морали. Фальстаф, герой нескольких пьес Шекспира, проходимец и плут, часто спит в самые неподходящие моменты и это лишь подчёркивает его характер.

Для такого отношения были все основания – ночь всегда таила в себе больше опасностей, чем день, она скрывала темнотой всё, что было аморально или преступно. Ночная стража была необходима для безопасности поселения. Момент, когда стражники засыпают, очень часто был кульминационным во многих средневековых произведениях.

До сих пор этическая оценка сна носит следы такого отношения – заснуть на работе, в свою смену или за рулём – это, как минимум, некрасиво, а то и опасно, как для самого человека, так и для окружающих. «Проснись, сколько можно спать»? – можно услышать сегодня. Читая биографии известных людей, политиков или бизнесменов, мы, скорее всего, найдём там упоминания, что их успех и невероятная трудоспособность были возможны за счёт краткого по времени сна. Этическим идеалом было бы отсутствие сна вообще. У Шекспира Генрих IV и Генрих V преподаются как истинные монархи, которые не спят. Вспомним легенды о Сталине. Долг короля бодрствовать, думая о стране, а уж низкорождённые могут предаваться аморальному сну — практически готовая политическая теория сна.

Однако история хранит тайны куда более интересные.
Томас Вир, доктор клинической психологии при Национальном институте психического здоровья США, изучал влияние света и сна на сезонную депрессию, и понимал, что исследований недостаточно. В феврале 1991 года 15 мужчин были приглашены для эксперимента. Они должны были приходить в лабораторию к пяти часам вечера (солнце садилось в пол шестого вечера), где лаборанты увешивали их различными датчиками, а затем, в шесть часов вечера, отправляли спать в тёмные, без любых источников света, комнаты на 14 часов. Комната открывалась только в 8 утра, и так продолжалось каждую ночь в течение четырёх недель.

В первую ночь все спали около 11 часов, но в ходе последующих недель сон укорачивался. Помимо нормы в восемь часов, за месяц люди вернули себе дополнительно 17 часов недосыпа. Это показывает, что «сонный долг» невозможно отдать за пару выходных или даже за 10 дней отпуска. Люди спали, высыпались и были, в целом, вполне довольны. А в начале третьей недели начало происходить нечто неожиданное…

Американский историк Роджер Экирх из университета Вирджинии, который занимался темой ранних колонистов Америки, увлёкся одним вопросом: он хотел знать, как проводили ночи в прошлом. Поиск ответов увлёк его почти на 20 лет. Экирх проводил много времени в библиотеках, нанимал переводчиков для чтения старинных манускриптов на итальянском, немецком, японском и других языках.

Ночь в средние века оказывалась невероятно насыщенной культурной жизнью, отличной от дневной, со своими обычаями и ритуалами. Одна из тем, которую Экирх не хотел трогать – это сон. Но он не мог избавиться от странностей, которые то и дело попадались в старинных книгах, дневниках и записок: упоминаний о первом и втором снах! Примечательно, что авторы говорили об этом, как о нечто само собой разумеющемся, не вдаваясь в объяснения, что это такое.

Так, например, в стариной английской балладе (датируемой как минимум 17 веком) «Старик Робин из Портингейла» говорится: «От сна проснувшись первого, напиток тёплый выпей, и, пробудившись от второго, увидишь, как твои печали утолились» (перевод мой).

Роберт Луи Стивенсон, автор «Острова сокровищ», также описывает необычные ощущения единения с природой, когда спал таким сном на свежем воздухе в своих походах.

Уильям Уодд, английский хирург 19 века, писал: «Я знал людей, которые никогда не позволяли себе второго сна. Один джентльмен, считая, что второй сон вреден, вставал, как только просыпался, в любое время, зимой или летом».

Известный английский врач семнадцатого века Тобиас Венер советовал: «Студенты должны заниматься ночью, но только после первого сна, когда освежатся».

Экрих нашёл свидетельства такого сна даже в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера, а это восьмой век до нашей эры. После сотен таких ссылок в старинных документах у Экриха стала собираться картина обычной практики сна со давних времён до индустриальной революции. Люди засыпали обычно около девяти часов вечера, просыпались около полуночи, проводили пару-тройку часов, а затем засыпали вновь. Заснуть вечером и проснуться только утром было редкостью, свидетельством сильной усталости.

Промежуток между первым и вторым сном был занят делами не только у студентов. Для крестьянина это было единственное время, когда ему не надо было заниматься дневными делами, а знать полагала, что именно ночью все эти простолюдины творят свои преступления, козни и воровство. «У ночи нет стыда», гласила старинная пословица. Церковь видела в промежутке между первым и вторым сном возможность для дьявола завладеть умами и душой человека, требовала посвящать это время молитвам, и даже выпускала особые для такого времени молитвы.

Люди в это время часто ходили к соседям, делали небольшие дела по хозяйству, крестьяне действительно воровали с чужих полей и садов, но, в основном, даже не вставали с кровати, разве что сходить в туалет. Они поворачивались к супругам и занимались сексом. Французский доктор XVI века Лорен Жубер полагал, что именно этот период и позволял крестьянам рожать так много детей – после работы человек приходил предельно уставший, и первый сон освежал его и придавал силы. Считалось, что секс поле первого сна – самый лучший. Закончив, люди либо сразу засыпали, либо говорили друг с другом какое-то время. Другие учёные полагали, что люди в это время мечтали и строили планы, ибо для обычного человека это были единственные спокойные часы.

Эпоха просвещения принесла с собой чай и кофе, а позже — искусственное освещение, которого становилось с каждым годом все больше и доступнее, делая ночь ярче и ярче. Сначала это касалось только состоятельных людей, и некоторые из них уже знакомились с бессонницей: знаменитый писатель XVIII века, Сэмюэл Джонсон, по ночам читал и писал книги, пил крепкий чай, и не мог заснуть, о чем свидетельствуют его дневники. К середине XIX века крупные города уже отказывались от старого образа сна. Тысячи лет разделённого на две части сна в темноте и покое, в немалой степени повлиявшего на нашу культуру, в ходе всего лишь нескольких десятилетий уступили свету. Сделав ночь днём, технологии изменили нашу психику и культуру. Искусственный свет украл у нас часть фантазий и мечтаний.

Представьте удивление Экриха, когда в 1995 году, он случайно прочитал об эксперименте Томаса Уира в газете «Нью-Йорк Таймс»: 15 молодых мужчин на третьей неделе перешли именно на такой режим сна!

Джефф Уоррен, автор книги об изменённых состояниях сознания, посвятил одну главу такому сегментированному сну. Он отмечает, что сегодня такой паттерн считается нарушением сна, а вполне может быть, это наш организм случайно вспомнил выработанный тысячами лет привычный режим. Поразительно другое, как отмечает Уоррен, – закрытые на 14 часов, люди спали к третьей неделе около восьми часов, а шесть часов они проводили на кровати, глядя в потолок, и никто из них даже не пожаловался на скуку или бессонницу! Доктор Вир сказал ему, что, вероятно, эти часы не были бодрствованием в прямом смысле, а люди находились в необычном состоянии, что подтверждалось записями электроэнцефалографа. Пробуждение же показывало характеристики, схожие с теми, что возникают у медитирующего человека.

Джефф Уоррен решил испытать это на себе – у его родителей был домик в лесу, в двух часах езды от Торонто, и в ноябре, когда темнота длится 14 часов, было самое подводящее время. Он поехал в домик, начав трёхнедельный эксперимент. В первый же день солнце село в пять часов вечера, а в полшестого ужа была непроглядная тьма. Джефф решил лечь спать в семь вечера, а встать в семь утра. Он пользовался только свечкой, а её яркости в один люкс недостаточно, чтобы нарушить ход биологических часов. В первую ночь ему удалось сразу заснуть минут на 30, чтобы затем мучиться, не вставая до 11, когда он вновь уснул и проснулся в семь утра.

Днём Джефф рубил дрова для печки, ходил на озеро, делал пробежки и писал статьи. Погода ухудшалась: лил дождь или шёл снег, и порой ему приходилось проводить весь день внутри. У него появился голод на свет — ноябрьское солнце не слишком баловало его. Он стал замечать некоторые признаки сезонной депрессии: раздражение, подозрительность, и отчаяние. В первую неделю Джефф так и спал – засыпал с трудом в 11, а просыпался в семь, сразу после восхода солнца.

Начиная со второй недели, Джефф стал засыпать раньше, и просыпаться в три-четыре часа утра. Он лежал где-то около часа, перед тем как вновь погрузиться в небытие. Ничего особенного он не ощущал. Девятая ночь была совершенно другая – он понял, что проснулся, но не был точно уверен в этом: все казалось странным, тело было тяжёлое, мысли были о только что увиденном сне, прокручивая все его мельчайшие детали. Молодой человек смотрел на цифровые часы и наслаждался своими ощущениями, целых два часа, пока не погрузился в следующий сон.

К концу второй недели это стало нормой – сны, на которых он просыпался в середине ночи, словно продолжались, делая его зрителем и участником одновременно, а мысли и тело были в непривычной гармонии спокойствия и блаженства. Джефф также обнаружил, насколько хрупкое это состояние, если пытаться что-то делать: записать мысли на диктофон или строить планы на следующий день.
Третья неделя внесла новые изменения – теперь он просыпался чаще, и какие-то пробуждения длились секунды, и это было приятно, во всех смыслах. Ему снились сны, и он думал о них, и не мог различить одного от другого. Днём он ощущал необычную лёгкость, бодрость и ясность ума. Он пережил незабываемые впечатления, но город позвал его обратно и вовлёк в привычный ритм…

Режим сна невероятно пластичен. Каждый из нас проходит его разные стадии: когда мы рождаемся, наш сон многофазный – мы чередуем сон и бодрствование короткими интервалами. Становясь старше, наш сон ночью удлиняется, а день полон кратких «тихих часов». И только становясь взрослыми, мы переходим на один непрерывный ночной сон.

Для народов, которых цивилизация ещё не заключила в свои объятия, быть бдительным так же актуально, как и для средневекового европейца. Пидаха, племя индейцев из амазонских джунглей, желая спокойной ночи, часто говорят: “Не спи, тут змей полно». Темиары и Ибаны из Индонезии, Аче из Парагвая, !Кунг из Ботстваны, Эфе из Заира, и множество других племён, спят очень гибко, сегментированным сном. Они спят тогда, когда устали: в любое время дня и ночи, как минимум, десять процентов людей спят. Ночь в их селениях всегда живая – четверть племени не спит, люди готовят еду, смотрят на костёр, любуются звёздами, любят друг друга, разговаривают и смеются.

Как сказал один мудрец: «День учит нас тому, кем мы должны быть, а ночь – тому, кто мы есть». Доктор Вир говорил, что в режиме сегментированного сна, люди отмечали, что их дни стали насыщенными, цвета ярче, обоняние острее, а сознание – кристально ясным. Он задумчиво сказал, что может быть, никто из нас по-настоящему не знает, каково это быть полностью проснувшимся?

Аngier, N. (1995). Modern life suppresses an ancient body rhythm. The New York Times, Published: March 14, 1995.

Ekirch, A. R. (2001). Sleep we have lost: Pre-industrial slumber in the British isles. The American Historical Review, 106 (2), 343- 386.

Everett, D. L. (2008) Don’t Sleep, there are Snakes, Pantheon Books.

Friedman, R., A. (2006). Sleep disorder? Wake Up and Smell the Savanna. The New York Times, March 14, 2006.

Smolensky, M. H., & Lamberg, L. (2000). The body clock guide to better health (1st ed.). New York: H. Holt.

Stampi, C. (1992). Why we nap: evolution, chronobiology, and functions of polyphasic and ultrashort sleep. Boston: Birkhäuser.

Warren, J. (2007). The Head Trip: Adventures on the Wheel of Consciousness. Toronto: Random House Canada.

Лекция Роджера Экриха: источник

Когда мы видим еду, наш мозг быстро, автоматически и довольно точно определяет ее энергетическую ценность по внешнему виду. Этот вид мгновенно активирует регионы мозга, связанные со вкусом и создает ожидания относительно предстоящего удовольствия и вкуса еды.

Ученые из Японии и Швейцарии (Ohla, et al., 2012) решили использовать ЭЭГ для понимания, как отличается процесс обработки мозгом изображений высококалорийной или низкокалорийной еды, и как эти изображения влияют на вкус. Вкус ученые решили создавать совершенно определённый и контролируемый – «вкус электричества». Он знаком всякому, кто хоть раз пробовал языком заряд батарейки. Для этого к языкам участников подводили электродом  небольшой ток. Чем хорош такой вкус – он практически нейтральный, нельзя сказать, что сильно неприятный, и он никак не связан со вкусом еды (если вы не робот, конечно, и не питаетесь от розетки :)

Гипотеза ученых заключалась в том, что вид высококалорийной еды окрасит электрический вкус в приятный. Участникам показывали 100 картинок еды и 50 картинок кухонной утвари. Еда на картинках делилась на два класса – низко (12-151 калорий на 100 грамм) и высоко (160-717 калорий на 100 грамм) калорийная. Пример картинок:

Дизайн, вкратце, был такой – на мониторе показывали картинку с едой, или с утварью, после чего на язык подавался слабый ток, а затем участник должен был оценить по шкале от 1 до 5 интенсивность вкуса, и приятность вкуса. Все это время множество электродов ЭЭГ регистрировали электрическую активность мозга.

Анализ показал, что:

Статистически значимые различия восприятия вкуса при просмотре картинок с низко или высококалорийной едой были сняты в три разные периода: 92–174 мс, 176–236 мс и 357–500 мс. Обратите внимание, как очень быстро мозг создает ожидания вкуса от одного вида еды. Так, высококалорийная еда вызвала ранние модуляции вкусовой реакции в инсуле в первые 100 миллисекунд, за которым следовали изменения в орбито-фронтальной коре в районе 180 миллисекунд, и т.д.

Психологическая оценка подтверждала: электрический вкус приобретал черты приятности в большей мере, когда люди видели высококалорийную еду, в сравнении с низкокалорийной.

Меня заинтересовало это исследование в теме влияния психологических методов на физиологические процессы. Этот эксперимент показал, что простой показ картинки с едой вызывал мгновенные и предсказуемые ожидания в мозге в соответствии с предполагаемым количеством калорий. Иными словами, мозг по-разному возбуждается от вида льняной каши или бараньих ребрышек. Наш мозг связывает вкус еды с энергетической плотностью еды, независимо от того, сознаем ли и нравится ли нам или нет. Это имеет значение при создании блюд «полезной кухни» и показывает, что не стоит недооценивать рекламу ресторанов быстрого питания. Но человека можно обманывать, в добрых целях, если создавать красивый вид и вкус, и он может поверить и физически отреагировать так, словно еда на самом деле высококалорийная (My milkshake is better than yours!).

А недавнее исследование показало (Poor, Duhachek, & Krishnan, 2013), что в игре участвуют не только образы еды, но взаимодействие ее и человека. В ходе пяти экспериментов они показали, что вид человека, потребляющего «нездоровую» еду, у смотрящего на это увеличивает ожидание приятного вкуса. Авторы объясняют это тем, что, вероятно, вид кого-то, аппетитно поедающего бургер служит социальным одобрением допустимости и приемлемости такого же поведения. Образы потребителя вместе с такой едой служат как оправдание, и снижают внутренний конфликт при последующем потреблении, и, в результате того, повышают привлекательность ожидаемого вкуса. Авторы показали также, что привлекательность человека с высококалорийной едой, как, например девушки выше и ниже, не играет определяющей роли в этом процессе. Конечно.

Ohla, K., Toepel, U., le Coutre, J., & Hudry, J. (2012). Visual-gustatory interaction: Orbitofrontal and insular cortices mediate the effect of high-calorie visual food cues on taste pleasantness. PLoS ONE, 7(3), e32434. doi: 10.1371/journal.pone.0032434.

Poor, M., Duhachek, A., & Krishnan, H. S. (2013). How images of other consumers influence subsequent taste perceptions. Journal of Marketing, 77(6), 124-139. doi: 10.1509/jm.12.0021.

Картинки из фильма Страсти Дон Жуана (Don Jon), 2013.